Евгений Старов: Каждая смерть ребенка как собственная

В этом году Евгений Старов вошел в число номинантов премии "Первые лица". Два года назад он стал лауреатом за внедрение эндоскопического лечения гидроцефалии у новорожденных. В Орле подобные операции делают без учета возраста и веса ребенка.

Для того, чтобы понять, насколько эта технология облегчает жизнь, просто представьте, что при обычной операции человек на всю жизнь становится зависимым от шунта, который отводит жидкость из головного мозга в живот. Плюс шунты и все периферические катетеры со временем приходится менять – а это снова операции. А эндоскопическое вмешательство дает возможность человеку быть здоровым всю жизнь и не ложиться больше "под нож".

- Евгений Александрович, я часто слышу, что в российской системе здравоохранения много проблем. С чем приходилось сталкиваться вам?

- На этапе становления нейрохирургической службы в Орле действительно были проблемы. Детских нейрохирургов не было, помощь осуществлялась специалистами Орловской областной клинической больницы. Это было неудобно. Первое, что мы сделали тогда – создали программу развития нейрохирургической помощи детям. Затем внедрили централизованную систему. У нас есть своя круглосуточная служба санавиации, нейрохирург также дежурит постоянно. Большинство операций, которые мы проводим, за исключением черепно-мозговых травм и кровоизлияний, высокотехнологичные.

- Аппаратура, которая подобные операции позволяет проводить, давно у нас появилась?

- Да, в 2013 году, когда нейрохирургическая служба только организовывалась. Оборудование и покупалось "под меня". Больших проблем с обслуживанием нет. Единственное, что у нас, как и во всех лечебных учреждениях страны, с финансами проблемы. Но мы их стараемся решать. Например, тесно сотрудничаем с теми, кто поставляет расходные материалы. Если что-то нужно для операции, срочно согласуем, нам привозят, а потом оплачиваем.

- А с кадрами как?

- У нас вообще большая проблема по подготовке специалистов, в том числе нейрохирургического профиля. Интернатуру сейчас отменили. Поступить в ординатуру можно, но количество бесплатных мест ограничено. А оплатить ординатуру не каждый сможет. Еще один момент, ординатура – это Москва и Санкт-Петербург. За два года, что она длится, люди женятся, обрастают связями и в регионы не возвращаются. Да и детская нейрохирургия не является такой уж популярной из-за своей специфичности и сложности. Люди с большим нежеланием переходят из взрослой нейрохирургии в детскую.

- Вы-то как раз пришли из взрослой. Почему?

- Звезды так сложились. Была мечта организовать детскую нейрохирургию, мне было интересно. Никто и нигде этого раньше не делал. А у меня были и знания, и умения, и желание. Я три года один работал на всю область. Если посмотреть график работы, то он состоял только из моей фамилии – амбулаторный прием, операции, ведение больных.

- Что, по вашему мнению, нужно делать, чтобы изменить ситуацию с нехваткой врачей?

- Мы не один год говорим о том, что на базе нашего научно-клинического центра можно создать межрегиональный центр. Это позволит в корне изменить ситуацию с финансированием, увеличить количество операций. Молодой специалист хочет оперировать опухоли, сосудистые заболевания, а не гидроцефалии и кранисиностозы. А межрегиональный центр позволит закупить оборудование.

- Орловская детская больница - единственная, где оперируют грудничков с кранисиностозами?

- В Тюмени еще делают. И, говорят, что в Новосибирске начали.

- В Москве не оперируют?

- Они берут детей после шести месяцев. Если дожил, нет серьезных отклонений, но кривая голова, то делают косметическую операцию. Но послеоперационный период требует длительного ношения корригирующего шлема. Стоит он около ста тысяч рублей. Кто его в Орловской области купить сможет? Да и не носит их никто. Для ребенка это мука. После двух часов ношения, мама начинает с ума сходить от криков… и на подоконник эту каску.

- Это единственная причина, по которой вы идете другим путем?

-  Преждевременное закрытие швов приводит к задержке психомоторного развития. А проведение операции на ранних этапах позволяет ребенку развиваться без отклонений.

- Вы следите за судьбой своих пациентов?

- Обязательно. У нас есть целое отделение катамнеза, которое этих детей отслеживает. Они постоянно находятся под контролем педиатров, нейрохирургов.

- Сейчас ваши пациенты распределены по всем отделениям. Планируется ли создать отделение детской нейрохирургии?

- Оно уже есть. Приказом все оформлено. В ближайшее время появится отделение на 15 коек. У нас есть три нейрохирурга, плюс доктор-консультант из Солнцевской больницы, из Москвы. У нас сейчас очень близкие контакты практически со всеми федеральными центрами, мы можем в срочном режиме по телефону созвониться с главным детским нейрохирургом страны.

- Вы прошли такой сложный путь по созданию нейрохирургического отделения. Что вами двигало?

- Раз уже закрутили все это, на полпути не остановишься. Было бы очень сложно работать, если бы не было понимания, что это действительно нужно у руководства, департамента здравоохранения, руководителей области. Когда поддерживают, работать легче.

- Действительно, поддерживают?

- Конечно. В ближайших регионах ЦФО детских нейрохирургических отделений нет, кроме Москвы. Мало того, что отделений нет, так еще там и нейрохирургов нет. У них проблемы такие, что страшно себе представить. Нам трудно, мы жалуемся, но на самом деле, мы в шоколаде.

- Есть какие-то дополнительные стимулы для работы?

- Если мне нужно поехать за границу на обучение, я еду. На симпозиумы, конгрессы – ради бога, иди учись.

- Это оплачивается?

- Конечно. Может быть, и с привлечением спонсоров, но это общепринятая практика.

- Что самое сложное в вашей работе?

- Выйти из операционной и сказать родителям, что все плохо. И каждая смерть ребенка - это твоя собственная смерть. У меня в прошлом году инфаркт был. Из больницы в реанимацию Семашко увезли. Это кажется, что просто. Но если уметь разговаривать с родителями, правильно и без эмоций объяснять, то будет все нормально. Слезы лить некогда. Надо работать.